"Миллениум"

[Dialvaris]

Прячу для себя кусочек. Написано не мной, но про одного из моих первых персонажей. Хочется оставить себе на память кусочек.

- Подъём, чёрт побери! – звучно рявкнул я во всё осипшее от быстрой прогулки по прохладе горло, в полную силу насладившись результатом своего бесшумного захода с тыла к единственной имевшейся жертве.
Агнца представлял собой юноша примерно моего возраста, впрочем, глядя со спины, назвать его юношей у меня не поворачивался язык: причиной такому явлению были длинные светлые волосы, забранные в высокий хвост, внушительных размеров серьги в обоих ушах, и крайне тщедушная конституция (эдак моя, да только ещё дистрофичнее). Моя подозрительная бодрость, похоже, не предвещала ничего хорошего мне самому, что и говорить о том, кого мне было поручено тренировать Фондом. В голове параллельно завертелись несколько путей безобидных, по моему мнению, издёвок, по которым можно было пойти: начиная от гордого одиночества несчастного и заканчивая формой одежды оного. Боги, я так и не понял, в каких закромах он отрыл старый добрый камуфляж, в котором нас пару лет назад для поддержания дисциплины гоняли по полигону большими группами, приучая к всеобщему, что ли, равенству условий плачевного положения. За нашим видом уже чёртову уйму времени никто не следил, разве что вот, на показательных учениях. Но показательные учения едва успели завершиться, да и не назначались никогда на лето… Особенно на июнь. Особенно в шесть утра.
При всём глумлении следовало заметить, что мой сегодняшний подопытный кролик умудрился не навернуться с турника, на котором восседал, и даже почти не вздрогнул – видимо, спал, прохвост.
- Ну, и где остальные? – уже несколько ласковее вопрошал я, сдавливая зевок и не без удовольствия потягиваясь, - Для чего я, извольте, встал спозаранку?
«Ученик», наконец, соизволил, пускай и неторопливо, повернуться ко мне фасадом, не преминув обдать безрадостным взглядом.
- Ты это у меня спрашиваешь? – сквозь тяжкий вздох.
Ещё и глаза голубые, с ума сойти… Какое клише.
- Ну что ты, Барби, просто решил потренироваться в философии, - огрызнулся я.
- Мне-то какое дело. Я за всеми не слежу… - тот, похоже, был определённо не в настроении вступать в прении, что ужасно огорчало, - Мы знакомы? Кажется, вместе учились… У тебя глаза красивые, я их помню.
- Как это ми-ило… - с сарказмом растягивая звуки, - Не хочется разочаровывать такой божий одуванчик, но: прости, мы здесь на разных правах. Так что, - я с характерным хрустом размял пальцы, - Удосужься дать мне координаты хотя бы своего напарника. Уж если ты не знаешь и их, то ради чего тебя тут держат?
- Значит, есть, ради чего, - парень заметно помрачнел, спрыгивая на землю, - Алл обсуждает некий неотложный вопрос с профессором физики.
- В шесть, мать твою, утра? – я скрипнул зубами, - Или, того и гляди, с ночи?
- Я же сказал, что ни за кем не слежу, - тон продолжал холодеть.
- Очень зря, дорогой друг, когда-нибудь это могло бы тебе пригодиться, - а искра в моих глазах тем временем разгоралась: я был определённо настроен принять вызов, - Ладно, тебе же хуже.
- Разочарую, но меня уже слишком затруднительно чем-то напугать, - однако, я отчётливо заметил, как молодой человек сглотнул лишний раз.
- Учту, - сухо парировал я, прикусывая кожу перчатки на пальце и стягивая её, проделывая то же со второй, - Как зовут?
- Даниэль, - буркнул тот.
- Француз? – по непонятной причине хохотнул я.
У меня уже давно сложилось предвзятое мнение о французах, не самое лучшее. Помимо их идиотской ментальности и пугающей любвеобильности, те обладали совершенно непредсказуемым нравом и могли выкинуть всё, что их душе стало бы угодно в тот или иной момент времени. В этом меня некогда убедил мой временный напарник, с которым меня частенько командировали на родину гордых галлов. Какими судьбами именно туда?
На свою беду, помимо английского, я в совершенстве владею французским языком.
- Наполовину, - с нажимом, - А ты?
- Хикару, - имя немного смешалось с лязгом молнии моей куртки, - Японец, наполовину. Номер команды?
- У нас нет номера. Да и команды в принципе нет, - фыркнул Даниэль, - Я химик.
- Надо же, редко якшался со светлыми умами мира сего, - я поднял брови, с многозначительным выражением лица изучая его, - Мсье Рене на верной службе великой Екатерины Медичи… Это всё объясняет… Значит ты, это, больше теоретик, нежели практик?
- То, что не якшался – это видно, - издевательски произнёс парень, расправляя плечи, - И да, теоретик.
- Что ж, принцесса, - я перекинул куртку через турникет, стараясь свыкнуться с внезапно окутавшим тело холодом, - Тогда бить по лицу не буду. Покажи, что можешь.
- Спасибо за заботу… - в голосе послышалось рычание, но оценить то, как следует, сделалось невозможным.
Поскольку сам я являлся больше практиком, нежели теоретиком, лабораторный крыс с удовольствием выместил всё своё раздражение, в ту же секунду зарядив мне по морде, но просчитался, самостоятельно заставив меня отшатнуться следующим ударом в ногу, вследствие чего кулак, так удачно направлявшийся в солнечное сплетение, лишь слегка коснулся моей груди.
- Спёкся? – я прошёлся языком по разбитой губе и хрипло кашлянул, разглядывая горемычного химика, пытавшегося восстановить дыхание.
- Ты поддаёшься, - зашипел Даниэль, замахиваясь снова.
- Ничуть, - процедил я сквозь зубы, заслоняясь локтем, - Это было весьма болезненно… - и всё же успел перехватить чужую руку, собиравшуюся со всей одури врезаться мне в живот, сжимая запястье со всем имевшимся энтузиазмом.
Проигрывать всегда трудно, и, как показалось, именно это утверждение я прочитал в глазах соперника за мгновение до того, как заломил тому руку за спину, нисколько не жалея, пусть наши силы и не были равны. Резкий толчок тяжёлым ботинком в щиколотку – и тот уже на коленях.
- Подожди… - кажется, неожиданно даже для себя, выпалил химик дрогнувшим голосом.
- А спину вареньем не намазать? – гоготнул я, уже слишком вошедший в раж.
Не заставив нас обоих долго томиться, я опустил чрезмерно заносчивого партнёра по тренировке лицом в землю, без раздумий рухнув вслед за ним на колени, чтобы ненароком не ослабить хватку.
Я отчётливо слышал, каким прерывистым сделалось дыхание парня, свободной рукой впившегося в траву и едва не вырывавшего ту с корнями.
- Если честно, я до последнего думал, что ты вырвешься, - я говорил спокойно и, само собой, не без торжества.
В ответ до моих ушей донёсся лишь рваный выдох, издали напомнивший «отпусти». Обычно подобное я слышал в лазарете, наблюдая за бредящими больными. Они не были способны говорить отчётливо, но не среагировать на то, что видели в своих лихорадочных видениях, элементарно не могли. Тысячи раз побывав в подобной ситуации на тренировках, я видел бесконечное число выходов из неё, и искренне не понимал, почему же Даниэль не воспользовался ни одним из них: пока я видел лишь бескрайний непрофессионализм и неспособность защитить себя в элементарном инциденте.
Но к тому, что произошло следом, не был готов и я. Парня подо мной заколотило крупной дрожью, тот резко рванулся в сторону, уже не думая об удерживаемой руке, а значит, и о боли в целом. Замешкавшись, я так и не ослабил хватку, в оцепенении наблюдая за происходящим. Противник действовал рьяно, ни на секунду не оставляя новых попыток. Показалось, что тот уже успел вывихнуть плечо.
- Что ты творишь, идиот?! – я схватил психа за шиворот, резко дёрнув на себя и тут же уложив на обе лопатки, но не пытаясь обездвижить.
Конечно, мне думалось о хорошо сыгранном эпизоде, о том, что я просто купился, и сила так или иначе не способна победить смекалку. Думалось до тех пор, пока моему взгляду не предстало искажённое животным ужасом лицо с истерзанным укусами собственных зубов ртом. Помутневшие глаза смотрели словно сквозь меня, а грудь судорожно вздымалась, никак не насытясь воздухом.
- Что, чёрт возьми, с тобой творится? – неосмысленно поправив самого себя, произнёс тише.
Мои слова не возымели нужного действия: придурок по-прежнему находился в атмосфере своих незримых кошмаров. Не зная иного выхода, я отвесил тому хлёсткую пощёчину.
- Шарики за ролики заехали?!
Чего боялся я? Нечто самое очевидное, человеческое, вроде страха боли и прочих фобий подгруппы «сплошь и рядом», уже не могло касаться моих идейных соображений. Одиночество – вот моя всепожирающая отрава. Не то одиночество, которое наступает периодически, вынуждая хандрить и мерить гулкими шагами комнату, раскидывать в стороны руки, браться – о, боже! – за книги, искать смысл жизни и прочее, но то, в котором исчезают люди, наполнявшие мою жалкую жизнь. Они, как водится, уходят чередой, держа подле себя до конца и мгновенно выскальзывая руками из побелевших от безумной хватки пальцев. Если представить человеческую душу в виде лоскутного одеяла, то каждому её покидавшему с чистой совестью полагалось отпарывать соотносимый с собой кусок. Любое одеяло имеет определённые размеры… И трепет перед одиночеством, бездушием, разъедал меня изнутри.
Вторым бичом, с усердием полосовавшим меня, была ответственность. Моим навязчивым состоянием, моей мучительной нескончаемой мигренью была именно она. Хикару Уэмура никогда не стремился быть значительнее, выше, лучше, по крайней мере, в корыстных целях. И, чего уж точно он никогда не добивался, так это командования другими людьми. «Миллениум» пошёл на очередной эксперимент, пытаясь воспитать в человеке зверя, перебить чувства основными инстинктами. Это оказалось не под силу восьмилетней муштре на грани насилия, но кому не известно, какое животное способна сделать из homo sapiens мало-мальская власть?
Чувство превосходства трогало недолго, если трогало вообще. Я был рождён тем, кого власть ослепила, лишив возможности любви и сострадания, погубив несколько жизней. Моё отвращение оказалось сильнее неоспоримого генома. Леденящий ужас потерять своих товарищей, являться причиной их…я не хочу говорить этого слова…проблем, вот, что угнетало сильнее всего. Желание пробовать эмоции на зуб, с каждым днём ощущая новые ноты вкуса жизни, было непреодолимым. Отказаться от этого – Вы что, смеётесь? Единственной вещью, что могла на время затмить мою жалость к другим, была ярость. Но ярость просыпалась во мне от бессилия, спровоцированного ненавистью, или, чего хуже, любовью.
В тот миг я отчётливо чувствовал, как захлёбывался в ярости непонимания, отсутствия причин для оной и для того, что только что случилось. Не укладывалось в голове, как это жалкое существо, определённо бывшее сейчас не со мной и не здесь, попало в «Миллениум», умудрилось дожить до такого возраста, и почему это так волнует…
Я всё чаще блуждал в ненужных, мимолётных размышлениях, они казались первостепенными, требующими времени, деликатного отношения. Тогда я боялся, даже больше одиночества и ответственности, сойти с ума. Разум был всем, что я имел.
- Я могу всё объяснить, - с трудом проговорил химик, оглядываясь по сторонам и с облегчением, что ли, вздыхая.
- Потрудись, - затмение в моей голове сходило на нет, и тело уже было в состоянии принять вертикальное положение.
Даниэль поспешил сесть, всё ещё с нездоровым интересом изучая окружающее себя пространство, зарылся в карманах, наконец, находя сигаретную пачку. А закурить мешал бешеный тремор в руках.
- Ты, наверное, знаешь, что такое deja vu, - с некоторой злостью на самого себя произнёс тот, уже с десяток раз чиркнув зажигалкой.
- Ещё бы не знать, - я зажёг спичку, наклоняясь и подпаляя его сигарету.
- Иногда я путаю прошлое с настоящим, - глубокая затяжка, резкий выдох, - И реагирую на происходящее так же, как когда-то давно. А когда-то давно меня…
- Так это ты, - я нахмурился, и, ощутив на себе пристальный взгляд, отмахнулся, - Я читал досье несколько месяцев назад… Твоя фамилия – Вен?
В ответ последовал немой кивок.
Как одному из капитанов, мне был открыт доступ в одну из частей нашего архива. В определённом настроении мне нравилось заглядывать туда и, как бы это ни было прискорбно, рыться в личных делах: уж не знаю, что меня тешило в данном, но факт остаётся фактом.
Вен рос в семье известного и крайне талантливого фармацевта, будучи плодом его романа с приезжей студенткой-француженкой. Ненужный никому из родителей, ребёнок был предоставлен себе и чрезмерно умным книгам в отцовской лаборатории. На свою беду, одарён мальчишка был не только мозгами. Лет эдак в восемь, Даниэль был изнасилован бандой подростков. Не изнасилован даже – истерзан и переломан: инцидент закончился для него двухмесячной комой, к сожалению, не стёршей воспоминания о произошедшем.
Некоторое время спустя все виновные в данном кончили жизнь извращённо мучительно, под действием одного из самых страшных ядов, изготавливаемых в быту. Подозрение пало на умудрённого опытом в подобных вопросах отца мальчика, однако, он оказался ни при чём, разве что признался, что не всегда как следует запирал свой кабинет. Полиция едва не начала докапываться до истины, но «Миллениум» поспешно расстроил все гипотезы оной. Кроткий зверёк, склонный к мизантропии и сведущий в искусстве отравления даже больше, чем требовалось – за такой экземпляр организация могла отдать многое.
На практике всё оказалось сложнее, нежели предполагалось. Помимо озлобленности, в подкорке Вена плотно засел страх. Каждая тренировка с применением приёмов захвата делалась для него сущим адом. Психологи были бессильны. Выход представился в удержании Даниэля взаперти, среди всё тех же пособий, колб и препаратов.
- Ты доверяешь только своему напарнику? – моментально потянуло курить: таков рефлекс.
- Не совсем. Просто он знает, как нужно со мной обращаться, - парень растирал, очевидно, начинавшее ныть плечо, - Оперативником мне явно не быть…
- Быть, только долго не протянуть, - фыркнул я, выпуская изо рта дым, - Послушай, в этом мире всё непросто, но разве можно раз за разом оглядываться назад, забывая о будущем?
- Будущее? – пожалуй, это была одна из самых горьких ухмылок, которые я видел за всю жизнь, - У нас его нет. Мы все умерли, как только стали принадлежать «Миллениуму».
Он поднялся с земли, отряхивая одежду, и с новым вызовом взглянул на меня.
- Здесь нет людей, чьё понимание не лживо… Какое тебе дело до меня? – тон почти перетёк в раздражённое шипение, - Твоё дело – сделать из обычных детей убийц, к чему пустые волнения?
Клацнуть зубами помешала сигарета, однако собеседник с неприкрытым довольством отметил моё раздражение. О, эта привычка бить по больному…
Мне никогда не хотелось убивать. Убивают, чтобы успокоиться, выручить наслаждение из мести или чего-то иного. Чего мне не хотелось больше всего на свете – учить убивать. Даже здесь, в организации можно сделать карьеру, но я предпочёл бы лишать возможности существовать, пока жив сам; никак не наблюдать за тем, как это делают по моей указке. Пускай лучше израсходуют без остатка, не затрагивая других. Мне так или иначе суждено гореть в аду.
- Из тебя убийцу делать не нужно, - холодно отозвался я, доставая из кобуры пистолет и становясь напротив мишеней, так и не убранных после учений, в нескольких десятках шагов, - Вот из меня сделали такового.
Рука, вытянутая вперёд уже потеряла чувствительность, наливаясь тягучим колким свинцом, твердея мышцами и сухожилиями. Стрельба была для меня лучшей разрядкой, превосходящей по эффективности все иные способы расслабиться. Тогда я не желал срываться повторно, ведь всё, что было сказано Веном, строилось исключительно на провокации. Глупое желание - мстить «Миллениуму» через меня, но чем бы дитя ни тешилось…
Щелчок затвора, нажатие на курок, толчок отдачи – в десятку. Вздохнув, я переложил оружие в левую ладонь.
- Раньше мне тоже хотелось поскорее сдохнуть, ни за кого не ответив при этом. Если ничего не изменить, что жаловаться на судьбу? C’est la vie, mon cher ami.
- Уверен? – голос послышался прямо из-за моей спины, - Я – нет.
Химик обогнул меня, медленно направляясь вперёд, на ходу снимая серьги в форме капель и цепь с подвеской, ранее затерявшуюся под футболкой.
- Ты прав. Я – убийца, по сути такой же преступник, как и те, кого тебе положено устранять, - Даниэль заслонил цель собой, бросая украшения в мою сторону, - Знаешь, что это? Ампулы с моей защитой. В них закачан мгновенный яд. Стекло очень хрупкое, так что, тебе не составит труда его раскрошить, - улыбнувшись, он опустил голову, - На меня он уже не действует: я приучен к отраве с детства. Убей меня, раз таков твой долг… И умри сам, если хочешь. Никто не сможет тебя обвинить: до мёртвых не достучаться.
- Смерть… - я говорил не спеша, смакуя это пряное, но уже приевшееся слово, - Самое заманчивое, что может с нами случиться. Никто не знает, что таит в себе последний путь.
Сделав несколько шагов вперёд, я поднял с земли серьги, пристально разглядывая их содержимое сквозь синюю призму стекла. Внутри действительно что-то плескалось, слишком вязкое для воды, но недостаточно густое для масла.
- Жаль, ведь за столько лет твоё тело так и не натолкнуло на мысль о том, что такая выносливость дана тебе неспроста, - я вскинул руку, сжимавшую ствол, и, прицелившись, нажал на спусковой крючок.
Защитная реакция, пускай и неконтролируемая, говорит о желании сохранить собственную жизнь. Выбросы адреналина, частота биения сердца, напряжённость мускулатуры – всё это отодвигает рационализм на второй план по простой причине: он не нужен для того, чтобы открылось второе дыхание, позволяющее подняться и бежать, стиснуть пальцы в кулак и отбиваться. Наше тело в критической ситуации способно решать за нас, решать безоговорочно правильно.
Ведь именно разум доводит нас до самоубийства, указывая нам на нашу потерянность, никчёмность, ненужность. Вынуждает совершать необдуманные, сумасбродные поступки ради собственных целей и дорогих людей. Разум калечит нас, как покалечил и этого неглупого молодого человека, в один день стойко сформировав в нём отвращение не к самым, в некотором смысле, омерзительных вещах: социализации и дружбе, привязанности и принадлежности, доверию и чему-то ещё, позволяющему иногда вздохнуть спокойно, даже если ты не один.
Жить одними инстинктами, мешающимися с недоверием, принципами, так…скучно?
- Прости, - притворно вздохнул я, вкладывая смертельные украшения Вену в ладонь, - Что-то рука дрогнула.
Впервые за три года. По моему желанию, пусть выглядело всё в лучших традициях досадной оплошности. Я, не будучи богом или самодержцем, не имею права судить. Однако, подобно тому или иному, посчитал, что смогу что-то исправить.
- Ты не имеешь права сдаться так просто, пока нужен организации.
- Организации, значит? – с тех пор я никогда не видел столько одновременных вопросов на этом лице, такого выражения глаз: непонимающего, злого, осуждающего, разочарованного, - Да… Куда уж марионеткам без своих кукловодов.
Даниэль резко сжал ладонь, ломая в руке тонкую материю.
- Кстати… Я обманул тебя. Нет смертельного яда, к которому можно полностью привыкнуть, - на губах заиграла ухмылка, - И это был не яд…
- От тебя следовало ждать подставы, тварь, - я не любил игру не по правилам, и она меня очень злила, - Ты ведь хотел втянуть кого-то в свою смерть, а не просто отравиться сам.
- Я не могу. Мои препараты не действуют на меня должным образом, - дыхание химика сделалось частым и шумным, - Парализатор и наркотики – такая смесь для неподготовленного человека смертельна – сердце не выдержит... А я… всего лишь плохо вижу и… и медленно действую… - Вен безразлично смотрел на капающую с раскрытой изрезанной ладони кровь, постепенно поднимая взгляд на меня и слепо щурясь, - Хе, а так ты даже симпатичнее, чем есть на самом деле…
- Чёртов ублюдок, - ругнулся я, прибавив после ещё несколько непечатных французских слов: откуда мне было знать, что тот на втором родном не мог и фразы сказать.
- Какой ты грубый! – зрачки заметно расширились и помутнели, речь делалась кашеобразной, - Кажись, тренировка зако… Да ну тебя… Пойду-ка я…
Кто бы видел, как он пошёл. Первые два шага – весьма решительно, усердно, пускай и пошатываясь, но, увы: далее ошалевший вестибулярный аппарат парня пустился по все тяжкие. Толкнув меня плечом, он отшатнулся с такой силой, словно толкнули его, и принялся отчаянно цепляться за воздух. Воздух, по своему обыкновению, был равнодушен к теряющим равновесие, что сложно было сказать обо мне.
Взыграл тот самый страх ответственности – я побоялся, что обдолбанный идиот ненароком свернёт себе шею и всё-таки исполнит свою мечту, что, несомненно, повесят на меня.
- Ты спас моё лицо от встречи с землёй… Спасибо и на этом! – Даниэль в открытую ликовал, распластавшись на мне.
- Заткнись, гадёныш! – зарычал я, хватаясь обеими руками за ушибленный затылок, - О-ох, я тебе это припомню…
- Но всё-таки грубиян… - с досадой вздохнул фармацевт, бормоча что-то совсем нечленораздельное себе под нос.
- Остыть бы тебе не мешало, - собравшись с силами, я опрокинул обидчика на спину, - И подумать о смысле жизни.
Голова предательски кружилась, и я передумал подниматься из принятой позы. Одежда была безнадёжно перепачкана травой, пылью и кровью моего горемычного товарища по несчастью, который, судя по звукам, так и не обрёл покоя, возясь в поисках сигарет. Я понятия не имел, о чём написать Фонду в отчёте, и предполагал, какая из возможной лжи пришлась бы тому по вкусу. На территории организации начинался тяжкий час пробуждения в дождливый день: агенты наверняка принимали холодный душ и варили крепкий, на грани безудержно горького, кофе, не ожидая от сегодняшнего дня ничего хорошего. Я же, достаточно привыкнув к жёсткости земли, старался отвлечься от бессмысленного бормотания под боком, вслушиваясь в гул лесных веток и непримятых тонких растений. Тёплый влажный ветер обещал душную ночь после грозы, что определённо меня не радовало. В моём мнимом спокойствии крылось недовольство случившимся. Я не был зол на кого-то. Мне отчего-то было по-идиотски философически обидно, почему всё сложилось так, как сложилось.
- Я знаю, что ты не мог промахнуться… - внезапно послышался голос откуда-то сверху, - Я же видел, как ты стрелял.
Вен выбросил окурок в траву, нависая надо мной, вглядываясь в лицо. Я чувствовал это даже с закрытыми глазами. Похоже, начиналась следующая стадия действия наркотика – глубочайшее сострадание самому себе, чувство вины, сожаление о совершённом. Мне были хорошо известны все эти симптомы: я питал лютую ненависть к наркоманам.
- Да. Не мог, - безразлично согласился я.
- Почему ты не сделал этого, Хикару? Сложно? – химик непонимающе мотал головой из стороны в сторону, - Разве это так сложно?..
- Угомонись, принцесса, - я устало вздохнул, приподняв брови, - Не я, так кто-нибудь другой. Будто ты не знаешь, где мы находимся.
- Я знаю… - со злостью отвечал Даниэль, - Меня держат в четырёх стенах… Как меня может кто-то убить?
- «Миллениум», - процедил я название структуры, испортившей мне всю жизнь, внезапно осознавая, чего именно добивался Дэн, и почему он был настолько расстроен, пускай и не придавал особого значения ни жизни, ни смерти, - Твоя каинова печать. И моя тоже. Ты до сих пор не понял этого?
- Я не верю в проклятия… - прохрипел он, покачнувшись и вновь упав на меня, упираясь лбом в плечо.
- Ах ты… - я собирался было замахнуться.
- Бей. Я не чувствую, - ещё тише, нежели ранее, - Эта обездвиживающая чертовщина начала действовать… А она сильная… Я не контролирую своё тело.
- Ты не думал, что твоё оружие вполне можно использовать против тебя же? – недовольно хмыкнул я, смирившись со своим положением.
- Как и любое другое, - попытался кивнуть Вен, - По крайней мере, я не почувствую боли… Никто не любит боль…
Что верно, то верно: в этом мой пистолет заметно проигрывал его мешанине. А к боли невозможно «притереться», особенно когда до паники боишься её.
На несколько минут в воздухе повисло молчание. Меня окутало странное чувство, которого я, похоже, не испытывал ранее. Мне хотелось молчать. Делать всё, что угодно, и позволять совершать ему всё, что заблагорассудится, лишь бы не произносить ни слова. Речь неожиданно потеряла для меня всяческий смысл. Это было… более чем странно.
Наверно, мне казалось, что все наши с ним разговоры либо заходят в тупик, либо заканчиваются дракой. Да, точно…
- Тебе никогда не казалось, что вся наша жизнь – сон? – с трудом, продираясь сквозь поминутно делающийся всё пьянее бред, - Все люди, и мы, и то, что случается с нами…долгий сон, и чёрт знает, кто мы на самом деле… Зачем…
Я распахнул глаза, перед которыми, как и следовало ожидать, оставалось подтекать серо-синими мазками пасмурное небо. Эта мысль часто посещала меня в детстве, она исходила из нелепых гипотез, почему мир устроен именно так, а не иначе. Ведь он мог быть лучше, а мог и просто располагаться совсем в иной плоскости, затерявшись среди представлений об общепринятой норме. Иная реальность в своей параллельно существующей действительности нещадно влекла меня, и всё же, мне слишком не хотелось расставаться с солнцем, опускающимся на едко-солёную воду, плещущую о набережные Шинагавы. А ещё отец, пребывая в хорошем настроении, что случалось редко, однако случалось, рассказывал что-то настолько интересное - я не мог представить жизни без этих историй.
Без рук матери. Без мурчания кота по утрам. Когда-то давно всё яркое в существовании прыгало вокруг помеси ощущения окружающего с впечатлением от него же. И это было прекрасно, да что там – прекрасно – было банально хорошо. Я утопал в том неразделимом ребяческом понятии счастья.
- Если это сон, то…
-…я хочу проснуться!
Впервые за время, проведённое именно так, я отчётливо ощутил, как быстро и сильно бьётся сердце Даниэля. В подобном темпе я бы уже давно задохнулся и не был способен на хоть какое-то мышление. Что до него – всё нипочём. Казалось, что раньше было хуже, а это, сейчас – остаточное явление, детский лепет, цветочки.
- Я хочу быть свободным, быть вне этой клетки… - устало говорил фармацевт голосом, полным отчаяния, - Разве не лучше умереть, чем быть взаперти?
- Нет ничего страшнее, чем быть свободным, - уверенно произнёс я, вновь зажмуриваясь.
- Ты ведь совсем другой, не как они все, - раздосадовано простонал Вен, - Почему ты так говоришь?
- Потому что я очень люблю спать, - я улыбнулся самому себе, понимая, что сознание моего собеседника безоговорочно капитулировало под напором «зелья».
Свобода развращает, делая бездумным. Срывая груз с плеч и воспаряя в невесомости, мы готовы принять к сведению всё и сразу, так ничего и не оставив в умах. Свобода одуряет сильнее любого наркотика, лишая способности думать о чём-то помимо услаждения себя, потешания самолюбия, проектировке мимолётных невоплотимых идей.
Более чем противоречиво, но: боясь ответственности, я отчётливо осознавал, что обладаю ей, как великим счастьем. Она позволяет мне мыслить трезво и окунаться в проблемы тех самых привязанностей, доверия и множества прекрасных вещей.
По облакам прокатился громовой раскат. Я поспешил вернуться в штаб, пока стихия окончательно не разбушевалась. На крыльце меня поджидала Кристина:
- Где тебя носит, дурень? – девушка выглядела очень взволнованно, и придирчиво осматривала меня, - Что с тобой вообще случилось?
- Ты же знаешь, что у меня теперь сверхурочно… - лениво ответил я, чуть не споткнувшись о последнюю ступеньку.
- Реджи… - выдохнула напарница, собираясь с духом, - пропал.
- Что? – я резко развернул голову в её сторону, - Но ведь он сказал, что выполнил задание.
- Я знаю, - она измученно взглянула на меня, не зная, куда выплеснуть своё беспокойство, - Он не вернулся назначенным рейсом. И сутки спустя не вернулся тоже.
- Телефон?
- Не отвечает. Похоже, отключен или вовсе сломан: наша навигационная система не ловит сигнала. «Жучки», сам знаешь, все давно нашёл и втихую поснимал…
- Сутки – слишком долгий срок, - я покачал головой, рыская по карманам в поисках зажигалки, - Крис… Подожди ещё немного. Как знать, может, что-то случилось.
Я прекрасно знал, что подобная халатность здесь не прощалась. И даже если бы Гамбино вернулся, он был бы наказан немыслимо жестоко.
- В том-то и дело! – Кристина ударила своей маленькой ручкой по столбу, стоящему неподалёку, - Что-то случилось… Эномото вызвала нас к себе.
Известно было и так же, что скажет по этому поводу Эномото. Надеяться на лучшее не приходилось. Отказ в даче своих координат в любой момент времени – одно из грубейших нарушений устава, частенько расценивающееся, как предательство. Если агент и возвращался в штаб, ещё с месяц он подвергался допросам, нередко отстранялся от работы, а позже проходил процедуру чипирования. Пожалуй, это было весьма унизительно, но всё-таки лучше ухода на вечный покой. На него отправляли агентов, найденных членами «Миллениума» уже по наводке, намеренно скрывавшихся. В таких рейдах «пленных» брать не полагалось.
Остаток дня пролетел суетливыми заботами, слухами и пустым беспокойством. Реджи так и не появился, а я исчерпал все методы для успокоения Кристины. Запершись в своей комнате под вечер, я непрерывно курил, восседая на подоконнике.
В моей жизни всё повторялось чертовски быстро. Каждый день – один и тот же хоровод лиц, каждую неделю – лиц всё меньше. Ни на секунду я не забывал, что вполне скоро может произойти так, что я вновь растеряю свою команду полностью, уже по крупице, начиная с лучших звеньев. Изольда, Реджи… Я бы никогда не простил себе, если бы что-нибудь случилось с Кристиной: она была слишком добра ко мне, она слишком много для меня сделала, а я так и не знал, как отблагодарить её за всё это. Заместительница никогда не давала мне чётко понять, требует ли она благодарности, а если и требует, то какой. Я мог вернуть ей многое, всё, что было бы в моих силах. Звучит весьма странно, но…
- Эй, ты, Барби - вполголоса окликнул белобрысого идиота, понемногу пробиравшегося к входу в общежитие, - Отпустило?
Вен встрепенулся, удивлённо воззрившись на меня, и прислонился к бетонной стене плечом, немного поморщившись от боли.
- Вроде того, - парень натянул на лицо бессмысленную усталую улыбку, - Прости, я совершенно не помню, что творил, так что…
- Нет, - поспешил перебить я в неясном порыве, - Ничего сверхъестественного.
Снова этот странный взгляд, вопросительный…или нет? Мне делалось неудобно оттого, как его голубые глаза смотрели на меня, изучающе-удивлённо, и в то же время как-то огорчённо. Впрочем, недаром говорят, что именно голубые глаза бывают «со слезой», глядят проникновенно и отражают в себе предметы наиболее странно, порой жутковато. Я не любил людей с голубыми глазами. Слишком тонкие, слишком другие. Что-то вроде неподтверждённой, но слабо опровержимой гипотезы, прямо как с французами.
- О… - многозначительное такое, в доказательство моих опасений, - Что ж, тогда всё в порядке. Извини, если…
- Тебе надо меньше заморачиваться, - я беззаботно рассмеялся, так, словно сам не грешил данным беспрерывно, и потушил сигарету об оконную раму снаружи, - Забудь.
- Просто память у меня хорошая, - с какой-то неохотой ответил Даниэль.
- И вот что, - я щёлкнул пальцами по внутреннему сгибу локтя, - Завязывай с этим.
- Вообще-то я не употребляю… Стараюсь, - нахмурился фармацевт, но тут же сделался спокойным и вздохнул, - Это была случайность. Если честно, сегодня я окончательно решил, что наркотики не для меня.
- Что, - я саркастично усмехнулся, окидывая его оценивающим взглядом, - Не понравилось пробуждение под ливнем? Или аппетит неумеренный?
- Нет, - хмыкнул он в ответ, - Просто галлюцинации порой бывают слишком реальными, а позже оказывается, что они всего-навсего…
- Плод твоего больного воображения? – пожимая плечами и спускаясь на пол, - Мы и без кайфа не лишены иллюзий. Но я уважаю твоё решение. И ещё…
Я взял со стола увесистую книгу, напоследок открывая и пролистывая её, после чего протягивая Вену.
- Кажется, это твоё. Лежала в одной из аудиторий, - я хохотнул, тут же подтверждая свои предположения.
- Я хватился её только сегодня, спасибо! – химик будто не верил увиденному, - Это очень хорошая книга.
- Я знаю, - слегка улыбнувшись и глядя куда-то, куда по всей логике не следовало смотреть, - Там красивые бабочки.
- Бабочки? – было переспросил Даниэль, рассеянно улыбаясь, но решил не дожидаться ответа, отмахнувшись.
- Дэн, - я вновь закурил и крепко затянулся, выдыхая дым через ноздри, борясь с накатившим головокружением, - Не ищи свободу. Там, где ты думаешь, её нет.
- Разве? – со здоровым недоверием, - Тогда где же она, философ?
- С нашей стороны забора, - прислоняясь к оконной раме, - Неужели ты думаешь, что где-то там другое солнце, другое небо? Куда тебя тянет?
- Никуда. Я всего лишь устал от слежки, - Вен развёл руками, похлопывая себя по карманам и с недовольством качая головой.
- Заведи себе тайну, - я постучал пальцами по лбу, - Вот здесь. Помогает чувствовать себя несломленным, даже на допросах, - и протянул ему заранее подожжённую сигарету из своей пачки.
- Ты не похож на оптимиста, - без раздумий принимая «угощение», - Почему тогда…
- Потому что я умру раньше, чем ты, - спокойно ответил я, прикрывая глаза, - Мне иногда полагается ценить то, что я имею. Всего лишь иногда.
- Но ведь капитан Уэмура наиболее удачлив из всех, - утрированно насмешливо.
- Капитан Уэмура – палач. Рано или поздно ему придётся воздать сполна, - я серьёзно взглянул на него, словно предупреждая о чём-то, - Последний год в академии… Мы в одной группе изучали естественные науки.
- Да. У тебя дико плохо с химией, - прыснул Дэн, - По крайней мере, было.
- Увы, мои красивые глаза не сумели повлиять на аттестацию по ней, - издевательски рассудил я, - Вы что, все такие неподкупные?
- Быть может. Нас заботят только склянки.
- Тогда тебе, наверное, всё равно: впустит комендант или нет… В конце концов, от отбоя прошло уже десять минут.
Забавно он рванулся… От души порадовавшись, я прикрыл форточку и, выключив свет, вернулся к окну, разглядывая в сумерках первые светлые точки звёзд.
Какую свободу искал ты, Реджи?

@темы: Проза, "Миллениум", Не моё